Забулдыжная жизнь - Страница 35

Слух улавливает возню за стеной. Так уж вышло, что проектировщики между квартирами умудрились воткнуть гипсокартонную стену. Как такое возможно — не пойму! За стеной живет молодая семья, шумная и веселая. Целыми днями у них гремит музыка. Иногда хочется достать «Вальтер», вломиться в их нору и расстрелять громыхающую басами японскую шарманку. Но я не ворвусь. Это только в кино все герои и всё возможно. На то оно и кино. Чтобы познать жизнь, ни в коем случае нельзя изучать ее по фильмам, а лучше — не смотреть их вообще. Лично я смотрю только спорт или новости. От них, правда, тоже настроение не поднимается и ума не прибывает. Скорее — одно расстройство. Чертов пессимизм довлеет надо мной, окрашивает все в темные тона.

Шум, между делом, за стеной набирает обороты. Весело подпрыгивает диван, впритык прижатый к стене. «Размножаются, зверьки!» — делаю я вывод. Раньше я обожал секс, потом стал к нему равнодушен: выплеснул в дорогих и недорогих женщин все запасы сперматозоидов и угомонился. Диван продолжает колотиться об стену. Отодвинуть его молодожены не догадываются. Им не до этого, они в творческом процессе. Каждый божий вечер, без выходных! Прижимаюсь ухом к розетке. Хочу приобщиться к тонкостям чужого наслаждения. Ничего сверхъестественного: стоны, хрипы, завывания. Надо выпить за молодых! У меня осталось полбутылки грузинского вина… и здоровенный кропаль гашиша, привезенного из киргизского городка Май-Лисай. Гашиш мощный, как уран, добываемый в тех краях. Это вам не «дурь», которой торгуют барыги. От той только сухость во рту и хилая, еле уловимая эйфория. А то и вовсе без эйфории, одна вонь. Май-лисайский план сносит крышу, как атомная бомба снесла Хиросиму.

Золингеновским ножом раскрошил бурый комок. На один раз — много, прикидываю я, на два — мало. Вот дилемма! Выкурю все, пусть мне станет хуже. Достаю из выдвижного ящика серванта коробку папирос «Три богатыря». Не папиросы, а произведение искусства. Одна коробка чего стоит! Желтая, а на ней три бугая с картины Васнецова. Папиросы такие же могучие, как богатыри — огромные мундштуки с золотым ободком под табачной гильзой внушают уважение. Это вам не «Беломорканал» и даже не «Казбек». Забив косяк, наливаю бокал Киндзмараули. Грузины большие мастера виноделия! Подкрашенный химическими добавками вермут или «Солнцедар» — напитки малоимущих ханыг — и рядом никогда не стояли даже с самым паршивым вином кавказских аборигенов.

Глубокая затяжка обдирает горло. Хочется кашлянуть, с трудом сдерживаю себя. Ядреный дым заполняет легкие, бьет по мозгам. Вторая затяжка усиливает эффект: голова тяжелеет и начинает кружиться. Стоны соседей отходят на другой план. На первом — волшебство, в которое я погружаюсь. Утонувшая во мраке комната походит на бесконечную вселенную. Светодиодный индикатор телевизора выглядит одинокой звездой в погасшем небе. Третья затяжка и глоток вина поднимают меня в воздух. Все, законы гравитации, или как там ее называют физики, нарушены. С папиросой в зубах и бокалом я плыву в темноте и приземляюсь у розетки. Прижимаюсь ухом. Молодые еще не закончили свои бесноватые игры и продолжают изнурять себя любовью. Вот где ненасытные природные инстинкты проявляются во всю мощь. Собаки давно бы уже кончили и повернулись друг к другу хвостами. Эти же экспериментируют с позами. Надо посмотреть, что там у них, какая нынче камасутра?! Заглядываю в отверстие, наэлектризованное от созерцания разврата. Темно. Хитрые сволочи! Конспирируются! После затяжки мое зрение становится острее. Я вижу, как молодой кролик скачет на крольчихе. Неожиданно он замирает и прислушивается. Батюшки! С другой стороны розетки меня изучает черный зрачок. Стеклянный и холодный, как у питона. Может, это вовсе и не кролик? Мне становится дурно, будто поймали за руку в момент кражи. Ничего, сейчас я устрою Варфоломеевскую ночь!

От сбежавшей с дальнобойщиком очередной жены-подруги остался клубок шерстяных ниток, проткнутый спицами. Иногда я смотрю на него и представляю себе голову гейши с традиционной прической из которой торчат канзаши. Выдергиваю длинную стальную иглу, допиваю вино и подскакиваю к розетке. «Сейчас ты, сука, попляшешь!» — ободряю себя и вонзаю спицу в наэлектризованное созерцанием разврата отверстие. Последнее, что я увидел, были искры. Сильный, ни с чем не сравнимый удар парализовал тело. Удар оказался намного мощнее действия май-лисайского гашиша…

Меня найдут через неделю, может, через две. А может, спохватятся через несколько лет за неуплату услуг ЖКХ. Придут грозные тетки из ЖЭКа в компании участкового милиционера, взломают двери. Их встретит мумия с погасшим косяком во рту и оплавленной, почерневшей спицей в скрюченных, костлявых пальцах. Ежик седых волос затянется паутиной, да и глазницы, наверное, облюбует паучок. Заглянут любопытные, некогда зараженные похотью соседи. «Надо же, — скажут они, — а мы думали, здесь никто не живет. А тут, оказывается, мертвый человек!» Обескураженные открытием, они покачают головами и прикарманят старинный глобус размером с бильярдный шар, на котором чуть позже крестиком пометят место моего захоронения.

Забулдыжная жизнь

Как всегда, снег выпал неожиданно. Захотелось пробежаться по морозцу, размять суставы, провентилировать легкие. Недалеко от ларька наткнулся на Троцкого. Он поразил меня экстерьером: голова здоровая, не расчесанная, в руках — ржавый велосипед. Стоит, упершись взглядом в землю. «Наверное, таксует», — подумал я и не поздоровался, опасаясь внешним видом отпугнуть клиентов. Троцкий двигал обветренными губами. Кажется, материл президента. Как и все русские люди, я тоже матерюсь, но в отличие от многих — очень красиво, почти молитвенно. Если к слову «мать» вместо известного эпитета добавить «святая», то получится самая настоящая трехэтажная молитва. От сочувствия к приятелю-таксисту мои планы изменились. Я решил накваситься, заглушить душевную боль. Вообще, с алкоголем я познакомился классе в восьмом. Знакомство получилось безрассудным, не дающим надежд на интеллектуальный рост. Нажрусь до вертолетного состояния и валяюсь, где попало. Лежу, ногами дрыгаю, пену пускаю. Люди обходят стороной, жалеют. Думают, эпилептик. А мне хорошо — будто нахожусь в другом измерении.