Забулдыжная жизнь - Страница 15

К оглавлению

— Вась, а ты в курсе, что Ленин был «голубым»?

Вася смастерил на лице задумчивое выражение и долго тер переносицу пальцем. Запах осени отрезвляюще действовал на него.

— Брехня, Ильич на «Авроре» плавал!

Его приятель, кучерявый гражданин, приоткрыл глаза.

— Гадом буду, он с печником жил! Я сам читал: «Ленин и печник». Правда, не до конца — не люблю про извращенцев!

— Брехня! — убедительно повторил Вася. — У него жена была, пучеглазая такая. Надеждой Константиновной звали.

— Формально — была, для видимости. Чтобы общественность не знала, с кем революционер шашни крутит.

Эрудиты облокотились друг на друга и погрузились в раздумья. Они чесались, проваливались в кратковременный сон, после чего продолжали гонять языками ветер.

— Где он подцепил печника-то этого? — Вася закурил.

— На «Авроре»! Там котел прохудился, а печник пришел и отремонтировал! — Кучерявый гражданин снова задремал.

Авдий уткнулся в газету и сделал вид, что читает. На самом деле его уже не интересовали события в мире. Куда больше занимал бред молодых людей. «Неужели аналогичная деградация уготована и мне?» — от дурной мысли стало тоскливо.

Фривольное толкование родной истории вызывало смешанное чувство стыда и изумления. Способность так изощренно фантазировать и уверять в своей правоте других дана не многим.

— И что дальше? — Вася повернулся к приятелю.

— Ты как маленький! Понравились они друг другу! Печник устал с котлом возиться, зашел с чайником в кабинет и спрашивает: «У вас кипяточку нет?» — а Ильич ему отвечает: «Садись, милый человек. Сейчас ходоков выгоню и налью!» Только попрошайки ушли, он его прямо на столе и уделал! Говорит: «Будешь артачиться, прикажу матросам расстрелять и за борт! Ни одна сука не найдет!» Куда пролетарию деваться — дал! Потом и самому понравилось. Так и стали сожительствовать!

Гробов хотел уйти, но наркоманы продолжили:

— Все равно не верю! — твердил Вася. — Ты, наверно, Ильича с Чайковским спутал. Тот тоже Ильич!

— С каким, на хрен, Чуковским, ты что несешь? Тот про тараканов писал: «Ехали медведи на велосипеде, а за ними кот…» Короче, ему не до печников было, он детьми увлекался! Я о вожде трудового народа говорю, бестолочь! Сразу видно — двоечником был! Чего спорить?! Давай у мужика спросим.

Он повернулся к Авдию.

— Дядя, объясни этому олуху, что Ильич был «голубым»!

Авдий понял, что отвертеться не удастся, покопался в памяти и сильнее заплел интригу.

— Насколько мне известно из школьной программы, Ленин жил не только с Крупской, но и с Инессой Арманд. То есть с женщинами. А если он жил с женщинами и не имел детей, выходит — он лесбиянка! То есть не «голубой», а «розовый»!

Весомые аргументы заставили эрудита выпучить глаза, сделав его похожим на Надежду Константиновну Крупскую. Авдий испугался, как бы они не лопнули.

— Я же тебе говорил, что он не «голубой»! — подытожил Вася.

Приятели поднялись и побрели по аллее. До Гробова донеслось, как удаляющаяся парочка стала выяснять, много ли человек зацеловал до смерти Брежнев.

Гробов свернул газету. Настроение окончательно испортилось. Казалось, будто это он уверял дружка в бредовой, абсолютно не претендующей на достоверность истории. Эмоциональные страдания требовали принять спасительную дозу.

«Сегодня последний раз — и все — завяжу! Прав Крестовик, надо в церковь сходить! Бог должен помочь! На то он и Бог!»

II

Длинная, похожая на корабельную цепь вереница людей тянулась к белокаменному храму. Накануне привезли засохший палец с Афона, а может, и не палец, а другой орган почившего в начале эры святого. Подобные хвосты из граждан и раньше ползали по улицам, но исключительно в направлении универмагов.

Религиозное наваждение кружило над существами с погасшим взором и молитвенным шорохом на устах, толкало их коснуться губами сомнительного сухарика и просить у него милости. Неважно, что милость не снизойдет — так надо, чтобы не отличаться от остальных братьев и сестер, показать свою набожность и не терять зыбкую надежду на жизнь после жизни.

Бородатый демон в рясе от известного кутюрье бродил вдоль очереди и орошал ее святой водой. Капли божьей благодати пахли хлоркой, оставляли на одежде белые пятна. Опрысканные старухи исступленно крестились, пытались поймать ввалившимися губами брызги. Кто-то пустил слух, что в такой знаменательный день от воздействия святой воды могут вырасти фарфоровые зубы. На худой конец — полиуретановые протезы на присосках.

Через перекресток смуглолицые мусульмане резали баранов — отмечали Курбан-байрам. Приумножая торжественное настроение, те весело блеяли, барабанили по асфальту копытами и красили его жертвенной кровью. Древние липы вдоль мостовой аплодировали накалу ритуального безумия ладошками сморщенной листвы.

Костя Коврижкин ежился и думал о том, какая религия лучше. В его голове пылились библейские заветы, обрывки аятов из Корана, а в груди, под кашемировом пальто, бился маятник, похожий на червовый туз. Запах шашлыков пробуждал зверский аппетит и усиливал слюноотделение. Костя сглатывал, но легче не становилось. «Плюнь на святыню, иди, пожри!» — урчал кишечник. В то же время хотелось коснуться подозрительных мощей — чем черт не шутит, а вдруг помогут?! Решению каких насущных проблем способны посодействовать сгнившие останки, Коврижкин не догадывался. «А что если сбегать, перекусить и вернуться? В очереди скажу, что отлучился по нужде».